Эпиграмма: пересечение жанров
Эпиграмма: пересечение жанров
Всякий жанр, функционируя, претерпевает изменения. «Давать статичное определение жанра, – пишет Ю. Тынянов, – которое покрывало бы все явления жанра, невозможно. Жанр смещается, перед нами ломаная линия его эволюции».
Долгий путь эпиграммы уже неоднократно прослежен. Указаны и черты сходства и различия эпиграммы с другими жанрами. Попробуем совместить хронологию с типологией и проследить, как «родственные связи» эпиграммы с другими жанрами проявляются в контексте различных эпох.
Таким образом, приняв за аксиому следующие жанровые признаки сегодняшней эпиграммы: краткость, адресность, сатирическую направленность, а в структурном отношении – обязательное наличие пуанта, обратимся к наиболее спорной стороне жизни эпиграммы – ее типологическим характеристикам на разных этапах развития жанра.
Те или иные признаки жанра становятся доминантными в различные эпохи в силу целого ряда обстоятельств социального, психологического, бытового, эстетического характера и закрепляются как жанрообразующие в течение достаточно длительного времени.
Вписанная в жанровый контекст эпохи, эпиграмма, изменившая свои жанровые доминанты, в большей или меньшей степени начинает посягать на характерные признаки смежных жанров. Именно в такие периоды размывается жанровый канон, эпиграмма ищет себя, переутверждая перечень своих жанровых признаков. Изменчивость жанра провоцировал, по мнению М.Л.
Гаспарова, и размер произведения. «Малый жанр – отличное поле для эксперимента», – пишет ученый.
В античности эпиграмма формировалась как посвятительный или описательный жанр и приобрела свой сатирический оценочный статус лишь в творчестве Марциала. Зафиксированная на предмете или, как ее родная сестра, эпитафия, – на надгробном камне, эпиграмма вынужденно оказалась жанром лапидарным.
Преодолевая формульность эпитафии (his lacet – здесь погребен; qui legis – ты, кто читаешь; siste gradum – остановись), эпиграмма во многом выполняла ее функции. Задача древней эпиграммы мыслилась как задача искусства вообще – фиксировать феномен в вечности, обеспечить бессмертие духа, воплощенного в слове.
Обратим внимание на то, что в этой функции эпиграмма выступает, уже будучи отделенной от эпитафии. Высеченная на камне, эпитафия жила столько, сколько жил сам камень – долго, но не вечно, символически подтверждая мысль о преходящности материального.
Перекочевав с камня на папирус и пергамент, эпиграмма удлинила себе жизнь, став посвятительной надписью обобщенного характера. Вечно жили теперь в слове произведения искусства, героические деяния, нравственные добродетели.
Эта эпиграмма проложила дорогу оде и мадригалу (реставрацию античной оды, рожденной из эпиграммы, находим в лирике Д. Китса – «Ода греческой вазе»). Классическая римская элегия благодаря своему посвятительному характеру, также сближается с эпиграммой.
У эпиграммы, очевидно, изначально были два пути при единстве цели (запечатлевать в вечности) – прославить или осмеять явление, лицо или событие. Это своеобразный итог, резюме, обобщенная оценка чего-либо или кого-либо.
Обе эти функции эпиграммы естественны и составляют единство мира, два полюса его бытия, представляют две возможные оценочные позиции. В какие эпохи эпиграмма утрачивает свою краткость и сближается с такими жанрами, как ода и мадригал? Это, прежде всего, классическая античность (VI-V века д.н.э.) и эпоха Просвещения.
Знаменитые оды Пиндара носили эпидиктический характер, причем это не мешало им быть достаточно развернутыми и структурно изощренными. В XVIII веке эпиграмма «троится», при этом происходит разделение функций и неизбежное стилистическое расслоение.
При широком распространении одического жанра в российской поэзии, мадригал и эпиграмма как стилистическая и эстетически-оценочная антитеза успешно сосуществуют и компенсируют тяжеловесную и торжественную оду своей относительной краткостью и непритязательностью.
Мадригал и эпиграмма, как отмечает В. Тредиаковский, становятся структурно близкими, но стилистически противоположными жанрами и оба переходят в разряд легкой салонной поэзии.
«Мадригал, – пишет он, – также есть короткая поэма, как и эпиграмма, так же на конце острую имеет оный мысль, как и эпиграмма, однако материя его бывает благородная, важная и высокая: следовательно и конечная его острая мысль долженствует быть также благородная, важная и высокая…».
Близость эпиграммы и мадригала отмечает и А.
Мерзляков В «Кратком начертании теории изящной словесности» (1822) пишет о том, что «кроме эпиграммы в собственном смысле есть другие роды мелких стихотворений, которые по способу выражать чувства, по живости и краткости мыслей и по тонкости оборотов имеют с нею весьма много общего, а особливо близко подходят к характеру древних греческих надписей. К ним принадлежит мадригал, более употребительный прежде, нежели ныне».
Чтобы верно оценить характер модификации жанра в эпоху Просвещения, следует заглянуть в более ранние эпохи, давшие начало этому стилистическому расслоению. И здесь необходимо вернуться к сатирическим эпиграммам Марциала, в творчестве которого за эпиграммой и закрепился статус сатирического жанра.
Комическое радикально изменило облик эпиграммы, прежде всего, вернув ей лапидарность и придав ей завершенность. Принцип, на основе которого формируется любой комический эффект – несоответствие – требует выраженной антитезы или неожиданного сдвига смысла и провоцирует появление пуанта, впрочем, хорошо знакомого и по риторической практике античности.
Неожиданный семантический разворот, который предполагает пуант, дает ощущение вескости финальной строки, словосочетания или даже слова. М.Л.
Гаспаров связывает появление пуанта с формированием элегического дистиха, который своей усеченной пентаметрической строкой создавал ощущение завершенности структуры (двустишия, четверостишия, реже – шестистишия) в отличие от размеренного и бесконечно продолжающегося гекзаметрического стиха. Но ритмический рисунок – всего лишь подсказка композиции, возможный ее прообраз.
Сатирическая эпиграмма наложила на новое содержание уже апробированный ритмический трафарет, удачно совместила древнюю ритмику с уже традиционной для эпиграммы двучастной смысловой структурой. Ритмический удар (пятая стопа, завершающаяся долгим согласным, что в силлабо-тонической системе тождественно мужской рифме) счастливо совпала с эпиграмматическим пуантом.
Симметричная структура эпиграммы предопределила ее востребованность классицистическими эпохами, отмеченными господством рационалистического геометризма, ибо симметрия, будучи «разновидностью равновесия» , всегда высоко ценилась адептами нормативной эстетики.
Сатирическая эпиграмма широко использует параллелизм и хиазм, ее излюбленный композиционный прием – зеркальность. Ее «визитная карточка» – парадокс.
Эти приемы на удивление стабильны в эпиграмме и указывают на тесную связь структурных и функциональных характеристик жанра. Сравним эпиграммы Фокилида из Милета (VI век д.н.э.), М. Хераскова (1733-1807) и У. Блейка (1757-1827).
Все они организованы логическим или психологическим парадоксом и структурно схожи. Все они носят ярко выраженный сатирический характер.
эпиграмма литературный жанр сатирический
Так говорит Фокилид: негодяи леросцы! Не кто-то!
Все!!! Исключение – Прокл. Впрочем, леросец и Прокл.
(Фокилид из Милета)
Ты, муж, мне говоришь, вина я будто в этом,
Со всем люблюсь что светом;
Спокойся, мой дружок, вины моей в том нет:
Весь свет я чту тобой, в тебе я чту весь свет.
(М. Херасков)
Кто в Сассексе рожден, тот записной дурак.
Он слаб на голову-то отрицать не буду.
Но отчего – в толк не возьму никак –
Художник этот родом не оттуда?
(У. Блейк)
Такая структура роднит эпиграмму с другими короткими сатирическими жанрами – анекдотом и басней. Пуантная (пуант – неожиданный смысловой разворот в финале, финальная острота) структура сохраняется со времен поздней античности до наших дней. Связь структуры и функции в данном случае очевидна.
Разрушение этой структуры можно наблюдать в сатирическом стихотворении, которое идет по следам эпиграммы и часто дублирует ее функции. Немецкий эпиграммист XVII века Фридрих фон Логау в предисловии к сборнику «Три тысячи немецких эпиграмм» писал: «Эпиграммами называют короткие язвительные стихотворения, а язвительные стихотворения – длинными эпиграммами».
Но именно лапидарность эпиграммы позволяет ей сохранить структурную стабильность и антитетичность как структурный признак жанра.
Диалогическая форма, к которой нередко обращается эпиграмма, также предполагает двучастность структуры и семантическую антитезу. Диалогичность еще раз подтверждает родство эпиграммы с жанром анекдота, как известно, имеющего устное бытование и склонного к элементарному разыгрыванию ситуации.
Гемелл наш Маронилу хочет взять в жены:
Влюблен, настойчив, умоляет он, дарит.
Неужто так красива? Нет, совсем рожа!
Что ж в ней нашел он, что влечет его? Кашель.
(Марциал)
А.: – Мой пес взбесился и хватил жену за ногу.
Б.: – И что она?
А.: – Здорова.
Б.: – Слава Богу!
Но почему такой тяжелый вздох?
А.: – Она-то, тварь, здорова… Пес издох!
(Мориц Август фон Тюммель, «Немецкая классическая эпиграмма»)
От комического в эпиграмме, определившего во многом традиционное ее построение, вернемся к стилистической развилке XVIII века.
Модификация смехового в истории культуры подскажет причину неизбежного разделения посвятительного жанра не просто на хвалебный мадригал и сатирическую оду, но и на высокое восхваление и низкое шутовство – именно так воспринималась значительная часть народной смеховой культуры в эту эпоху.
Салонная поэзия не пренебрегала сатирической эпиграммой, но превратила ее в образец остроумия, которое понималось исключительно как логическая изощренность ума. Салонная эпиграмма лишилась жизненных соков, ошибочно сочтя народный смех невежеством и грубостью.
А между тем, чуткие к народному смеховому слову поэты восприняли «антиэстетизм» демократической сатиры весьма органично и смело использовали в своей эпиграмматической практике приемы, близкие к фольклорному поношению, обсценную лексику или низовые образы.
Щеки и губы тебе лижет, Манея, собачка.
Неудивительно: все любят собачки дерьмо
(Марциал)
Сумел очистить стойла Геркулес,
Хотя в говно руками он не лез.
Когда же сила есть, но нет ума,
Ты только нахлебаешься дерьма.
(Людвиг Фулда, «Немецкая классическая эпиграмма»)
Он был бы петушком,
Когда бы гребень мог держать торчком
(У. Блейк)
Салонная же поэзия, оказавшая предпочтение блеску утонченного остроумия, утратила витальную силу смеха, сохранившуюся в демократической эпиграмме. Утонченности аристократической культуры сопутствовала ее «сделанность», что и предопределило обмельчание эпиграммы в ее салонном варианте.
Эпиграммы часто пишутся «на случай», и привязанность жанра к ситуации снижает его эстетическую значимость, выводя эпиграмму порой в бытовую сферу и сближая с анекдотом. В элитарной поэзии акцидентальность придает эпиграмме камерность и превращает ее в атрибут салонной жизни.
Она – жена, каких немного,
А он – пример мужей.
Она – проезжая дорога,
А он – кабак на ней
Д. Ленский (1805-1860).
Акцидентальность остается постоянным признаком эпиграммы, конкурируя с адресностью или сопутствуя ей.
Эпиграмма «на случай», порой затрагивая серьезные темы и события, все же предполагает некую частность и относительную малозначимость события, по поводу которого написана.
Спонтанность рождения такой эпиграммы, ее экспромтный характер подразумевают все же снижение эстетических требований к жанру, хотя и эпиграммы «на случай» под пером талантливого автора могут превратиться в шедевр.
Посвятительный характер эпиграммы также менялся от эпохи к эпохе и получил новую характеристику – «адресность», причем эта адресность была часто условной, поскольку, например, Марциал стремился говорить не столько о конкретных лицах, сколько о типичных пороках. Обилие имен собственных в его эпиграммах обманчиво: часто за якобы конкретным именем стоит какой-либо социальный или психологический тип.
Благоуханная мазь в ониксе малом хранилась,
Папил понюхал, и вот – это уж рыбный рассол.
(Марциал)
Аналогично поступает, например, и В.Л. Пушкин, подразумевая под абстрактным Маркелом просто злонравную и мстительную личность
Змея ужалила Маркела.
Он умер? – Нет, змея, напротив, околела.
Такая обобщающая сатира становилась популярной в эпохи социального напряжения, когда открытое обличение было просто опасным. Романтической эпиграмме свойственна большая смелость, хотя следует признать, что истинные романтики к эпиграмме почти не обращались.
Сказалась установка эпиграммы на сентенциозность, а романтики ассоциировали сентенцию с догмой и не жаловали ее.
Эпиграмма оказывается востребованной теми авторами, которые творили в эпоху предромантизма (Гёте, Блейк, Бернс) или сознательно культивировали в своей эстетике классицистические принципы (Байрон).
Следует признать, что талантливые авторы произвольно модифицируют жанр, порой не обращая никакого внимания на общие тенденции его изменения, и как это часто бывает в литературе, разрушают своим непослушанием сложившуюся типологию. Эпиграммы Гёте философичны, Байрона – остроумны, Блейка – демократически фривольны.
«Жанр эпиграммы требует особой атмосферы, пронизанной духом состязательности, игры, карнавала», – утверждает Пронин. Это утверждение особенно справедливо по отношению к салонной эпиграмме, которая не стремилась к социальным обобщениям и была конкретно адресной, а значит и энигматичной (угадай, кто это?).
Игра демократической эпиграммы совсем иного рода, она близка к ритуалу, а значит, онтологически значима. Эти эпиграммы не нужно разгадывать, с ними нужно вместе веселиться, поскольку карнавальный смех «направлен на самих смеющихся», а значит, лишен снобизма сатирика, дистанцированного от объекта осмеяния.
Итак, мы увидели, что в зависимости от эпохи на эпиграмму оказывал влияние тот или иной смежный жанр и перестраивал систему ее жанровых координат в силу тех или иных объективных обстоятельств, причем влияние это испытывает в гораздо большей степени «окультуренный» жанр эпиграммы.
Демократическая, карнавальная эпиграмма практически не модифицируется. На протяжении веков утвердились в своем постоянстве такие Жанровые признаки эпиграммы, как краткость и посвятительность.
Мы попытались доказать связь структуры эпиграммы с ее эмоционально-оценочной направленностью, в частности с сатирической формой изображения, ставшей постепенной еще одной (если не основной) жанровой характеристикой эпиграммы.
Источник: https://diplomba.ru/work/93698
Эстезис – Жанр номера: Эпиграмма
СТАТЬЯЭпиграмма
Слово для литератора – не только орудие, но и оружие, причём самых разнообразных видов. Сатирические мечи и журнальные арбалеты, хоть и кажутся действенными, меркнут на фоне маленького, но острого стилета – эпиграммы.
Весёлая и задиристая эпиграмма, казалось бы, смотрится идеально и в литературном журнале, и на заборе.
Однако раскрыть все её возможности способны далеко не все писатели: изменчивость и многозначность жанра может легко довести нерадивого автора до могильного камня.
Время появления: ок. VIII в. до н. э.
Место появления: Древняя Греция
Канон: нестрогий; менялся с развитием жанра
Распространение: европейские литературы
Особенности: изначально появилась как символическая надпись, и только потом стала частью литературы
Эпиграмма изначально появилась как публичный жанр. ἐπίγραμμα – это «надпись», и чаще всего, как ни странно, она появлялась не на заборе, а на надгробиях, скульптурах, глиняной посуде, и вообще на любом предмете, который имел символическое значение помимо утилитарного.
Постепенно произведения изобразительного искусства обзавелись собственным литературным жанром – экфрасисом, а эпиграмма обосновалась на могильных камнях. Учёные всё ещё спорят о том, является ли эпитафия разновидностью эпиграммы.
Чаще всего для эпиграмм использовали элегический дистих, то есть двустишие, в котором первый стих написан гекзаметром, а второй – пентаметром. Именно здесь и появляется главная особенность жанра: сочетание поэтической формы, смысловой завершённости и небольшого размера .
В такой форме греческая «надпись» постепенно переходит с камня на свиток.
И если поэт VI-V вв. до н. э. Симонид Кеосский прославился надгробными и посвятительными эпиграммами (например, спартанцам, погибшим в Фермопильском ущелье), то строки о Сафо, приписываемые Платону, уже существуют только как литературное произведение:
Девять считается Муз. Но их больше: ведь Музою стала
И лесбиянка Сафо. С нею их десять теперь.
Современные копии древнегреческих надгробий на кладбище Керамеикос, Афины. Автор фото: Therese Clutario
Но вплоть до первых веков нашей эры греческая эпиграмма представляла собой форму для очень краткого и меткого выражения мысли: серьёзной, весёлой, грустной, смешной.
Авторы эпохи эллинизма посвящали свои эпиграммы как абстрактным, так и конкретным предметам: своим друзьям, предметам, персонажам мифов, любовным страданиям.
Даже юмористические эпиграммы того времени не похожи на злободневные сатирические тексты, знакомые нам по школьной программе. Например, Каллимах насмешливо изображает умершего мизантропа:
— Тимон, ты умер, – что ж, лучше тебе или хуже в Аиде?
— Хуже! Аид ведь куда больше людьми заселен.
«Дурачеств римских бич»
Превратить лаконичную греческую эпиграмму в меткое оружие обличения пороков пришло в голову «приземлённым» римлянам. В I в. до н. э.
Гай Валерий Катулл стал использовать эпиграммы для высмеивания Юлия Цезаря и его приближённых. Однако своей популярностью и долгой историей жанр обязан Марку Валерию Марциалу (42-103 г. н. э.).
Он написал 12 книг эпиграмм, изображая и обличая жизнь императорского Рима.
Марциал получил риторическое образование и в 64 году приехал в Рим, намереваясь сделать карьеру. Однако, вскоре лишившись покровительства Сенеки, приговорённого к смерти Нероном, Марциал был вынужден стать клиентом у богатых патронов.
Следование за покровителем дало ему возможность наблюдать за жизнью Рима и его обитателей практически во всех её проявлениях. Из этого материала постепенно начали складываться его знаменитые эпиграммы.
«Клиентела была способом гражданских отношений, пришедшим из далекой древности (римляне утверждали, что со времен Ромула). Знатный и влиятельный человек (patronus) опекал группу незначительных граждан (clientes).
Патрон произносил речи в судах в качестве адвоката своих клиентов, поддерживал деньгами потерявших имущество и т. п. Клиенты помогали патрону организовывать избирательную кампанию. И те, и другие приглашали друг друга в качестве свидетелей при утверждении каких-либо договоров, завещаний и т.
п. Это были священные, дружеские и семейные отношения.
Марциал сохранил краткую и поэтическую форму эпиграммы, утвердил её насмешливый и злободневный характер. В двустишия попадали пороки и глупости представителей почти всех слоёв населения (кроме императоров), и многие римляне узнавали в них себя. Многие из эпиграмм сейчас невозможно понять без объяснений, но в момент создания любой житель Вечного города «схватывал» идею остроумного поэта.
Яркими и запоминающимися эпиграммы Марциала становились благодаря нескольким приёмам, которые затем использовали и авторы Нового Времени. Значительная часть эпиграмм имеет пуанту – её последняя строчка меняет значение всего стихотворения. Пуанта может, как пишет Д. Дилите, создаваться за счёт обмана читательских ожиданий:
Приторговав для себя дорогую в деревне усадьбу.
Дать мне сто тысяч взаймы, Цецилиан, я прошу.
Не отвечаешь ты мне, но ответ я в молчании слышу:
«Ты не отдашь!» Для того, Цецилиан, и прошу. (VI 5)
Иные эпиграммы скрывают свой смысл – в конце читателя снова ждёт заключение, итог, но его связь с содержанием предыдущей части усложнена. Читатель должен догадаться, исходя из собственных знаний и логики, что имел в виду Марциал:
Незнакомых мне лиц зовя три сотни.
Удивляешься ты, бранишься, ноешь,
Что нейду я к тебе по приглашенью?
Не люблю я, Фабулл, один обедать. (XI 35)
Позднее они переродились: во времена Марциала клиенты превратились в толпу угодников, ожидающих подачек, а патроны смотрели на них свысока, однако держали из честолюбия: чем большая толпа сопровождала патрона, спешащего на форум, заседание сената или куда-нибудь еще, тем больше он гордился. Патрон ежедневно давал клиентам по несколько сестерциев на еду, но если он болел или был в отъезде, эта толпа его постоянных спутников ничего не получала.»*
Помимо этого, поэт использует и игру слов, и многочисленные тропы и риторические фигуры.
Эпиграммы Марциала не совершили «революции», но утвердили канон жанра, на который мы ориентируемся и по сей день. Приземлённость, злободневность, неожиданная пуанта и игра со здравым смыслом – всё это осталось в эпиграмме благодаря Марциалу. П. А. Вяземский писал о нём в стихотворении «Библиотека»:
Кипящий Марциал, дурачеств римских бич!
Где ни подметил их, спешил стихом настичь
Подзорная труба поэтики
Вместе с угасанием античной цивилизации из литературного процесса уходит и эпиграмма. Византийские поэты и филологи, конечно, помнили этот жанр как часть своего римского наследия, но в Западной Европе эпиграмма оказывается невостребованной на целую тысячу лет.
Своё новое рождение она переживает в эпоху позднего Ренессанса. Несмотря на то, что такие литературные титаны как Петрарка или Боккаччо обходят этот малый жанр стороной, в 1548 году появляются первые поэтологические трактаты, в которых говорится об эпиграмме: Ф.
Робортелло «На книгу Аристотеля о поэтическом искусстве» и Т. Себийе «Поэтическое искусство».
С этого момента эпиграмма уже окончательно входит в состав европейских литературных жанров, подвергается анализу, обретает чёткую структуру.
Большинство теоретиков искусства XVII-XVIII вв. сходились во мнении, что эпиграмма относится к «низким» жанрам, наряду с комедией и сатирой, так как под перо эпиграмматиста попадали любые недостатки и бытовые неурядицы. Однако это вовсе не означало, что к этому жанру относились пренебрежительно.
Её форма тщательно анализировалась теоретиками, причём особое внимание ей уделяли представители определённого литературного направления.
Основу, «душу» эпиграммы составляет остроумие. А значит, вы, скорее всего, уже догадались, что речь идёт о барокко.
Неочевидный вывод и малая отточенная форма были невероятно притягательными для мастеров остроумия. Тем более, что ещё Робортелло начал сомневаться в жанровой и родовой принадлежности эпиграммы. Он определял эпиграмму как «точку пересечения риторики и поэтики» .
Из-за своей малой формы она лишена таких составляющих как вступление, разделение и опровержение, и состоит лишь из изложения и заключения, которые превращаются в экспозицию и пуанту. То есть, в эпиграмме остаётся только предмет высказывания и вывод, та самая парадоксальная пуанта.
Именно отношения между этими двумя частями эпиграммы и занимают теоретиков на протяжении почти двух столетий. Грань между риторикой и поэтикой стирается, а эпиграмма оказывается не такой уж простой.
Веймарский проказник
И.-В. Гёте известен широкой публике как автор «Страданий юного Вертера», «Фауста», «Ифигении в Тавриде», трактатов о науке и искусстве и множества других художественных и нехудожественных произведений. Но мало кто вспоминает о цикле «Венецианские эпиграммы» 1790 года.
Эпиграммы Гёте обычно рассматривают вместе с «Римскими элегиями», о которых мы писали ранее. Но если элегии проникнуты эстетическим восхищением земной любви, то здесь цель Гёте – «расшевелить» аудиторию, показать реальность так, как он её видит.
Основу, «душу» эпиграммы составляет остроумие.
Гёте, безусловно, во многом ориентировался на Г. Э. Лессинга, философа и автора эпиграмм. Но последний ещё оставался в рамках дидактической традиции, уделял больше внимания абстрактным порокам, а не конкретным проявлениям. Гёте же, как пишет М.
Флавелл, хотел максимально отдалиться от дидактики, показать, что искусство не должно транслировать моральные принципы. Как Марциал сосредоточился на изображении жизни Рима, так Гёте избрал своей мишенью Венецию, одновременно намекая на Германию.
Мир в Венецианских эпиграммах представлен ясно и прозрачно. В то время как романтики в Йене уже создавали сложные, запутанные тексты, наполненные намёками и размышлениями, Гёте, подобно своим римским предшественникам, резкими штрихами и лаконичными элегическими двустишиями достигал предельной точности:
Источник: https://aesthesis.ru/magazine/june17/epigram
Эпиграммы и эпитафии (исследовательская работа)
Эпиграммы<\p>
и эпитафии<\p>
Артёмова Анастасия, МОУ СОШ №59, 7 «В» класс<\p>
Эпигра́мма (др.-греч. ἐπίγραμμα «надпись») — небольшое сатирическое стихотворение, высмеивающее какое-либо лицо или общественное явление.<\p>
Эпита́фия (греч. ἐπιτάφιος «надгробный») — изречение (часто стихотворное), сочиняемое на случай чьей-либо смерти и используемое в качестве надгробной надписи.<\p>
На первый взгляд, между двумя этими понятиями нет ничего общего. Однако если обратиться к истокам этих жанров,<\p>
то обнаруживается изначальное их родство.<\p>
Эпиграмма (греч. epigramma) – надпись на доспехах воина, статуях, культовых предметах жреца и домашней утвари.<\p>
Подобного рода надписи на предметах домашнего обихода встречаются у всех народов.<\p>
Например, исконно русская эпиграмма: «Напейся – не облейся» (на кувшине).<\p>
В VIII-VII вв. до н.э. происходит сближение эпиграммы с элегией.<\p>
В дальнейшем наибольшее распространение получает надгробная надпись – эпитафия, которая воспринималась в то время как разновидность эпиграммы.<\p>
Эпитафия могла быть подлинной и мнимой, скорбной и ироничной.<\p>
Ироничная эпитафия становилась эпиграммой в современном ее понимании.<\p>
Родоначальником жанра эпитафии считается Симонид Кеосский (556-467 гг. до н.э.)<\p>
Симонид представил эпиграмму, которая у греков была простой надгробной надписью, в форме элегического двустишия. Сатирический характер из всех эпиграмм Симонида имеет только одна, обращенная к поэту Тимокреонту.<\p>
Эпитафии, предназначавшиеся для публичных и частных захоронений, отличаются теплотой чувства и некоторой эпичностью.<\p>
Среди таких выделяется известная эпитафия Архедике, дочери Гиппия Писистратида.<\p>
В этой могиле лежит Архедика, дочь Гиппия – мужа,<\p>
Превосходившего всех в Греции властью своей.<\p>
Муж и отец ее были тираны, и братья, и дети,<\p>
Но никогда у нее не было спеси в душе.<\p>
Симонид Кеосский воспевал победу греков в войне с персами:<\p>
Странник, мы жили когда-то в обильном водою Коринфе,<\p>
Ныне же нас Саламин, остров Аянта, хранит;<\p>
Здесь победили мы персов, мидян и суда финикийцев<\p>
И от неволи спасли земли Эллады святой.<\p>
(Перевод Л. Блюменау)<\p>
Саламинское сражение греков с персами (480 г. до н.э.)<\p>
В эллинистическую эпоху продолжается замещение эпиграммы эпитафией. Надгробные надписи Феокрита и Каллимаха становятся эмоциональнее. Они посвящены не героям, а частным лицам, не знаменитостям, а знакомым. В некоторых случаях эпитафия звучит иронично:<\p>
Баттова сына могилу проходишь ты путник. Умел он<\p>
Песни слагать, а подчас и за вином не скучать.<\p>
(Перевод Л. Блюменау)<\p>
Усмешка, казалось бы, в неподобающем месте – на могиле – намечает дальнейшее сближение эпитафии с эпиграммой, которое происходит уже в поэзии древнего Рима и связано с творчеством Сенеки, Катулла и Марциала.<\p>
Луций Анней Сенека.<\p>
Катулл Веронский Гай Валерий<\p>
Марк Валерий Марциал.<\p>
Последним римским поэтом, писавшим эпиграммы и эпитафии, был Децим Магн Авсоний (310 – ок. 395), перебросивший мост от античности к средневековью.<\p>
Авсоний ( Ausonius), Децим Магн ( Decimus Magnus ) .<\p>
В новое время эпиграмма стала известна благодаря тому, что византийский священник Константин Кефала около 900 года составил антологию из 4000 эпиграмм.<\p>
Клеман Маро<\p>
Клеман Маро, известнейший французский поэт и гуманист эпохи Ренессанса – автор 297 эпиграмм, часть из которых являет собой вольный перевод из Марциала. Предшественник Ренессанса,<\p>
он разработал особую эпиграмматическую строфу восьмистрочную (а в а в в с в с) и десятистрочную (а в а в в с с d c d), и, соответственно, сочинялись эпиграммы восьми- или десятисложным размером.<\p>
Томас Мор<\p>
Великая роль в пропаганде эпиграммы и Томаса Мора. Английский мыслитель перевел на латинский язык более ста греческих эпиграмм и написал свыше двухсот пятидесяти собственных, также на латыни<\p>
Томас Мор и его семья.<\p>
Томас Мор<\p>
С алою розой в соседстве росла, и друг друга,<\p>
В споре за первенство здесь, каждая стала теснить.<\p>
Две это розы еще, но цветок уж сливается, спору<\p>
Этим слиянием их ныне<\p>
положен конец.<\p>
( Перевод И.Ф. Шульца).<\p>
В этом жанре в XVII в. более других преуспел Фридрих фон Логау. Современник Тридцатилетней войны, в своих многочисленных эпиграммах он обличал религиозные и политические распри, тиранию властей и бесчестье их прислужников:<\p>
Коль при дворе я жить хочу,<\p>
То все искусства изучу.<\p>
Только б главным овладеть –<\p>
Жить без совести cуметь.<\p>
(Перевод А. Гугнина)<\p>
Квиринус Кульман.<\p>
Эпитафия Фридриха фон Логау.<\p>
Временем расцвета эпиграммы в европейской литературе считается XVIII век (Вольтер, Ж. Б. Руссо, Г. Э. Лессинг).<\p>
Г. Э. Лессинг<\p>
Жан Бати́ст Руссо<\p>
Франсуа Мари Аруэ,<\p>
Вольтер<\p>
Супругою твоей я так пленился,<\p>
Что если б три в удел достались мне,<\p>
Подобные во всем твоей жене,<\p>
То даром двух я б отдал сатане<\p>
Чтоб третью лишь принять он согласился.<\p>
Шесть смертных, но живых грехов<\p>
И незаконный сын прелата<\p>
Шли мимо парков и домов<\p>
За гробом, убранным богато,<\p>
Оплакивая пуще всех<\p>
Седьмой почивший в бозе грех.<\p>
Параллельно развивалась эпиграмма, представляющая собой непосредственный отклик на злободневные события, часто политические. К мастерам острых сатирических эпиграмм относят Ж. де Лафонтена и П. Д. Э. Лебрена во Франции, Р. Бёрнса в Англии, Г. Гейне в Германии.<\p>
Не подтрунивай над чертом, –<\p>
Годы жизни коротки,<\p>
И загробные мученья,<\p>
Милый друг, не пустяки.<\p>
А долги плати исправно.<\p>
Жизнь не так уж коротка, –<\p>
Занимать еще придется<\p>
Из чужого кошелька!<\p>
Ж. де Лафонтена<\p>
Г. Гейне<\p>
Пока был молодой и удалой,<\p>
«Жениться, — думал он, — еще успею».<\p>
Состарясь, обзавелся он женой,<\p>
Но, говорят, не знал, что делать с нею.<\p>
Роберт Бёрнс<\p>
ЭПИТАФИЯ САМОУБИЙЦЕ<\p>
Себя, как плевел, вырвал тот,<\p>
Кого посеял дьявол.<\p>
Самоубийством от хлопот<\p>
Он господа избавил.<\p>
ЭПИТАФИЯ БЕЗДУШНОМУ ДЕЛЬЦУ<\p>
Здесь Джон покоится в тиши.<\p>
Конечно, только тело…<\p>
Но, говорят, оно души<\p>
И прежде не имело!<\p>
К ПОРТРЕТУ ДУХОВНОГО ЛИЦА<\p>
Нет, у него не лживый взгляд,<\p>
Его глаза не лгут.<\p>
Они правдиво говорят,<\p>
Что их владелец – плут.<\p>
О ПРОИСХОЖДЕНИИ ОДНОЙ ОСОБЫ<\p>
В году семьсот сорок девятом<\p>
(Точнее я не помню даты)<\p>
Лепить свинью задумал черт,<\p>
Но вдруг в последнее мгновенье<\p>
Он изменил свое решенье,<\p>
И вас он вылепил, милорд!<\p>
В XVIII веке жанр эпиграммы утверждается и в русской литературе. Её используют в литературной полемике.<\p>
В.К. Тредиаковский бранит А.П. Сумарокова:<\p>
Кто рыж, плешив, мигун, заика и картав,<\p>
Не может быти в том никак хороший нрав.<\p>
Василий Тредиаковский<\p>
Рокотов Ф. Портрет А. П. Сумарокова.<\p>
В Россию эпиграмма проникла с запада через Украину. Она была заявлена в теоретических трактатах Феофана Прокоповича, он же и дал первые русские образы жанра. Составители сборника эпиграмм включают следующие тексты:<\p>
Сытое брюхо<\p>
К учению глухо.<\p>
С виду детина,<\p>
А в остальном скотина.<\p>
Был не опален,<\p>
А из Москвы вышел опален.<\p>
Закон – что дышло:<\p>
куда поворотил, туда и вышло.<\p>
Русская эпиграмма как один из видов лирики сформировалась в пушкинскую эпоху и главным образом благодаря А.С. Пушкину.<\p>
Вот сравнительно безобидная эпиграмма А.С. Пушкина на А.Н. Муравьева, отколовшего в салоне З.А. Волконской руку у гипсовой статуи Аполлона Бельведерского:<\p>
Лук звенит, стрела трепещет,<\p>
И, клубясь, издох Пифон;<\p>
И твой лик победно тлещет,<\p>
Бельведерский Аполлон!<\p>
Кто ж вступился за Пифона,<\p>
Кто разбил твой истукан?<\p>
Ты, соперник Аполлона,<\p>
Бельведерский Митрофан.<\p>
А. С. Пушкин<\p>
З.А. Волконская<\p>
А.Н. Муравьёв<\p>
Многие посвящали эпиграммы царствующим особам.<\p>
Эпиграммой заменил эпитафию Николаю I Ф.И. Тютчев:<\p>
Не богу ты служил и не России<\p>
Служил лишь суете своей<\p>
И все дела твои, и добрые, и злые, –<\p>
Все было ложь тебе, все признаки пустые:<\p>
Ты был не царь, а лицедей.<\p>
Николай I, Император России<\p>
Фёдор Иванович ТЮТЧЕВ. (1803-1873).<\p>
В пушкинскую эпоху произошло размежевание жанров эпиграммы и эпитафии. Первой отдана власть в литературе, вторая – царила в жизни, а вернее – после смерти. Эпитафия окончательно стала реальной и формализовалась. А.С. Пушкину принадлежит, можно сказать, эталонная эпитафия:<\p>
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,<\p>
Господний раб и бригадир,<\p>
Под камнем сим вкушает мир.<\p>
Приведем в качестве примера и “Мою эпитафию” (1815) А.С. Пушкина:<\p>
Здесь Пушкин погребен; он с музой молодой,<\p>
С любовью, леностью провел веселый век,<\p>
Не делал доброго, однако ж был душою,<\p>
Ей-богу, добрый человек.<\p>
В первые годы советской власти официальными сатириками считались Демьян Бедный, выступавший регулярно на страницах “Правды”, и<\p>
В.В. Маяковский, выпускавший “Окна РОСТА”.<\p>
Однако оба поэта практически не использовали эпиграмму в чистом виде, как правило, в их сатирических текстах возникал сплав частушки, басни, пародийной песни или романса, сказки, призыва, афоризма, в которых порой обнаруживались и эпиграмматические черты:<\p>
Врангель подбит.<\p>
Красные в Крыму.<\p>
Последнее усилие<\p>
И конец ему.<\p>
Демьян Бедный<\p>
(Придворов Ефим Алексеевич)<\p>
Владимир Маяковский<\p>
Врангель П.Н.<\p>
Но с начала тридцатых годов эпиграмма вновь набирает популярность. К этому жанру обращаются В. Лебедев-Кумач, М. Исаковский, А. Жаров, А. Сурков, М. Голодный, И. Уткин, М. Светлов, А. Архангельский, А. Безыменский и многие другие поэты. Эпиграмма становится, как это ни печально, сведением счетов, поэты пишут эпиграммы друг на друга.<\p>
В тридцатые годы возродилась анонимная эпиграмма, распространявшаяся устно. Так, широкое хождение получила эпиграмма-пародия на Н.С. Тихонова:<\p>
Гвозди бы делать из этих людей,<\p>
Больше бы было в продаже гвоздей.<\p>
На дверях квартиры О.М. Брика появилась надпись мелом:<\p>
Вы думаете, здесь живет Брик,<\p>
Исследователь языка?<\p>
Здесь живет шпик<\p>
И следователь из Чека.<\p>
Н. С. Тихонов.<\p>
Специально созданные эпитафии стали постепенно вытесняться цитатами из Библии и классической поэзии. Примером достойных эпитафий могут служить поэтические тексты О.Ф. Берггольц и М.А. Дудина, посвященные памяти погибших в блокаду ленинградцев, похороненных на Пискаревском кладбище.<\p>
…Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,<\p>
Так их много под охраной гранита,<\p>
Но знай, внимающий этим камням,<\p>
Никто не забыт и ничто не забыто.<\p>
Ольга Берггольц<\p>
Михаил Дудин<\p>
В послевоенный период эпиграмма все более становилась официозной, критиковались те деятели культуры, которых власти удостаивали запрещающих постановлений.<\p>
Из обихода постепенно исчезала политическая эпиграмма, так как смеяться над вождями было смерти подобно.<\p>
В настоящее время и эпитафия, и эпиграмма заметной роли в литературном процессе не играют.<\p>
В конце 70-х годов широкое хождение имели эпиграммы Валентина Гафта на деятелей театрального искусства. Сейчас они снова вызывают большой интерес.<\p>
А.Джигарханяну<\p>
Гораздо меньше на земле армян,<\p>
Чем фильмов, где играл Джигарханян.<\p>
В.Высоцкому<\p>
Ты так велик, ты так правдив,<\p>
Какие мне найти слова,<\p>
Мечте своей не изменив,<\p>
Твоя склонилась голова.<\p>
Не может быть двух разных мнений<\p>
Ты просто наш советский гений.<\p>
Попытки придать эпиграмме не сатирический, а лирический характер, как это было в античности, иногда предпринимаются, но успеха не приносят. Так, вряд ли можно назвать удачными «Лирические эпиграммы» С.Я. Маршака, например:<\p>
Свиньи, склонные к бесчинству<\p>
На земле, конечно, есть,<\p>
Но уверен я, что свинству<\p>
Человечества не съесть.<\p>
Получилась не эпиграмма, а незатейливый детский стишок. Неслучайно, что этот опыт Маршака почти забыт.<\p>
Эпиграмма окончательно определилась как малый лирический жанр сатирической направленности. Сегодня удачи в этом жанре редки. Объясняется это тем, что эпиграммы не пишут большие поэты, жанр отдан на откуп профессиональным острословам.<\p>
Наши эпиграммы<\p>
Хочу представить Вам эпиграммы, которые написали мои ровесники.<\p>
Подруге<\p>
Катя – это что-то из фантастики<\p>
И немного из боевика<\p>
А еще немного из ужастика<\p>
С примесью комедии слегка.<\p>
А.Федорова<\p>
Он правду говорит<\p>
Лишь обсуждая за стеной,<\p>
А стоит только обернуться<\p>
Красивые слова той лжи<\p>
Фонтаном из него польются!<\p>
А. Артемова<\p>
Не пойду сегодня в школу,<\p>
Потому, что не хочу!<\p>
От пиликанья на домре<\p>
Скоро я с ума сойду!<\p>
Не судите меня строго<\p>
Я хорошая всегда<\p>
Ну, подумаешь, бывает<\p>
Только лени три ведра!<\p>
Е. Самофалова<\p>
Алеша в лоб бил кулаком.<\p>
Забыл названье тома!<\p>
Ну, а зачем стучаться в дом,<\p>
Где никого нет дома?<\p>
О.Ковальчук<\p>
В корне он интеллигент,<\p>
А на самом деле – кент.<\p>
Работяга – несомненный,<\p>
Но с характером надменным.<\p>
А.Сабельников<\p>
Маленький, задиристый,<\p>
Очень заковыристый.<\p>
Скрытный, в добавок ко всему.<\p>
Ну, за остаток лет, надеюсь, я его пойму.<\p>
К.Латынин<\p>
Юлия Цезарю<\p>
Сначала Юлием ты был.<\p>
Потом фамилию сменил<\p>
Вторым быть в Риме не хотел –<\p>
Искал в деревне свой удел.<\p>
И в политической борьбе<\p>
Пришла виктория к тебе.<\p>
Себе сенат ты подчинил<\p>
И цезаря венок носил.<\p>
Но умер от руки друзей…<\p>
Виновник собственных страстей.<\p>
Е.Сазонова<\p>
Спасибо<\p>
за внимание !<\p>
Источник: https://multiurok.ru/files/epighrammy-i-epitafii-issliedovatiel-skaia-rabota.html
Римская сатира: Гораций, Ювенал, Марциал. Темы, формы, стиль
⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 16Следующая ⇒
Децим Юлий Ювенал (~50/60 –127 нэ)
Родился в г. Аквин, около Рима. Долго был адвокатом и увлекался составлением декламаций, сатиры стал писать стариком, в 5 книгах. Переносит особенности риторического жанра в сатиры.
Ювенал выступил как сатирик-обличитель. Первая сатира сборника содержит обоснование выбора жанра и литературную программу. При тех впечатлениях, которые римская жизнь приносит на каждом шагу, «трудно сатир не писать»:
Классицистически настроенный поэт мыслит себе при этом сатиру традиционного типа, содержащую «ямбографический» элемент осмеяния конкретных лиц, т. е. тот элемент, который уже почти был устранен у Персия (стр. 447). Ему вспоминается «пылкий Луцилий». Но в условиях империи метод Луцилия уже был невозможен.
Отсюда своеобразный прием Ювенала: он оперирует именами времен Домициана или даже Нерона, а из живущих называет только людей низкого социального положения или приговоренных по суду. Вместе с тем автор дает понять читателю, что его сатира, хотя и отнесенная к прошлому, в действительности направлена на настоящее.
В творчестве Ювенала можно различить два периода. Наиболее сильные и яркие произведения относятся к первому периоду (примерно, до 120 г.
), в течение которого составлены были первые три книги собрания (сатиры 1 — 9).
Поэт выбирает в это время острые темы, и сатира получает форму шумной декламационной инвективы против пороков и бедствий римской жизни, с иллюстрациями из хроники нескольких поколений.
Ювенал показывает запустение италийских городов, тяготы скученной столичной жизни для бедного гражданина, конкуренцию приезжих иноземцев, греков и сирийцев, вытесняющих честного римского клиента (3-я сатира). В живых зарисовках проходит бедственное положение интеллигентных профессий, поэтов, адвокатов, преподавателей реторики и грамматики (7-я сатира).
Унижения клиентов за трапезой у патрона изображаются в 5-й сатире: «если ты способен все это перенести, так тебе и надо», — мрачно заключает автор.
К сравнительно редкому у нашего поэта повествовательному типу принадлежит 4-я сатира, обличающая деспотический режим Домициана: пародируя формы эпического изложения, Ювенал рассказывает, как рыбак принес императору камбалу небывалой величины и как по вопросу о ее приготовлении был созван императорский совет.
Получившая большой резонанс в мировой литературе сатира о знатности (8-я) приближается к привычной в римской поэзии форме сатиры-рассуждения. На многочисленных примерах показывается, что длинные генеалогии теряют ценность, если их обладатель недостоин славы предков.
В этих сатирах много преувеличений, сгущения красок, нарочитого подбора единичных случаев, особенно когда речь идет об изображении беспутства. Автор нередко сам охлаждает свой декламационный пыл ироническими концовками.
Но вместе с тем Ювенал затрагивает ряд серьезных и существенных моментов римской жизни. Обезлюдение и пауперизация Италии были вполне актуальной проблемой, побудившей Нерву и Траяна провести ряд мероприятий кредитного и благотворительного характера.
В произведениях Ювенала нередко звучит голос небогатых слоев свободного италийского населения; сатирик разделяет их недовольство современной жизнью, их моральные представления и их предрассудки.
Отсюда его ненависть к чужеземцам, к богачам-вольноотпущенникам и горькие упреки по адресу эгоизма знати и скандального поведения ее отдельных представителей.
Во второй период творчества Ювенал обращается к морально-философским темам, рассуждает о неразумных желаниях, воспитании, упреках совести.
Критика действительности приобретает более отвлеченный характер жалоб на моральный упадок современности, на развращенную городскую жизнь, и резкость тона ослабевает.
Иногда Ювенал пытается приблизиться к горацианской манере; такова, например, 11-я сатира, содержащая приглашение приятеля на скромную загородную трапезу.
Своеобразна композиция сатир. Автор больше дорожит цепью образов, чем логической связью, резко переходит от одной темы к другой и столь же неожиданно возвращается к прежней. Как истый «декламатор», он старается действовать средствами ораторского внушения, нагромождает чувственно-яркие образы, гиперболы, патетические восклицания и вопросы. Ювенал — сатирик декламационного стиля.
Марк Валерий Марциал (42- 103 г. н.э.- приблизительно) – талантливый автор эпиграмм, родился в Испании, в городе Бильбилисе. Получив риторическое образование, он приехал в 64 г. в Рим, рассчитывая сделать карьеру.
Лишившись покровительства своего земляка Сенеки, присужденного к смерти Нероном, Марциал сделался клиентом богатых патронов. В условиях унижений, разочарований он начал свою писательскую деятельность.
Правление предшествующих Домициану императоров почти не отразилось в творчестве Марциала. Основной период его действительности совпадает с правлением Домициана, который твердо проводил режим абсолютизма, приказывал называть себя “господином”, “нашим богом”.
Домициан не терпел никакой оппозиции даже в литературе, но считал себя покровителем поэтов и устраивал состязания в красноречии и поэзии. Ему Марциал посвящал ряд своих эпиграмм, непомерно заискивая не только перед ним, но и перед его фаворитами.
Он прославлял также и последовавших за Домицианом императоров Нерву и Траяна.
Последние годы жизни Марциал провел в Испании под покровительством своего патрона – богатой Марцеллы, подарившей ему поместье.
б) Литературная деятельность.
Деятельность Марциала как эпиграмматиста начинается в 80-е годы.
Литературное наследство его состоит из сборника “О зрелищах”, куда входят 32 неполных стихотворения, написанные в связи с открытием огромного амфитеатра Флавиев; за ним последовали два сборника: “Ксении” (“Подарки”) – надписи к подаркам гостям за обедом и “Апофореты” (“Уносимое”) – надписи к подаркам, уносимым гостями после обеда. Хотя они остроумны и написаны живым языком, но не они принесли Марциалу славу. Марциал известен благодаря тем эпиграммам, которые он посвятил изображению действительности, высмеивая порочные явления повседневной жизни. Эти эпиграммы составляют 12 книг.
Эпиграмма как произведение остроумное и насмешливое получила такое значение сравнительно поздно. В древней Греции эпиграмма обозначала короткую надпись, сделанную элегическим дистихом. Эта надпись могла быть надгробной, на трофеях и на предметах, посвященных богам.
С течением времени, в связи с развитием индивидуализма, это небольшое стихотворение меняло свою направленность. Оно становилось удобной формой для выражения впечатлений поэта, отношения его к другим лицам и часто носило язвительный характер.
Такие эпиграммы на Юлия Цезаря и его приближенных писал Катулл в I в. до н.э.
Марциал во многом следовал Катуллу, используя его размеры: ямбы, хромые ямбы и одиннадцатисложные фалекийские стихи; Марциал часто писал и традиционным элегическим дистихом.
В основе всех его эпиграмм – подлинная жизнь. В своих эпиграммах он стремится к тому, чтобы “жизнь узнала свои нравы” (VIII, 3). И ему это блестяще удается.
Трудное положение клиента, обязывающее его всюду сопровождать своего патрона, способствовало выработке у Марциала наблюдательности. В его стихотворениях проходит целая галерея образов в обстановке действительности императорского Рима.
Немало эпиграмм Марциал посвятил положению клиентов – бедных людей, живущих подачками богатых патронов и вынужденных пресмыкаться перед ними.
В его эпиграммах есть остроумные зарисовки нравов, которые Домициан хотел поднять восстановлением законов Августа.
В обстановке повседневной жизни перед нами проходят люди, сделавшие разврат источником дохода, распущенные замужние женщины, светские щеголи, которым чужды гражданские интересы, искатели наследства, врачи-шарлатаны, богачи-паразиты. Источник их богатства – не честный труд, а преступная жизнь. Характерна такая эпиграмма.
Это в значительной мере искупает ту лесть, которую он расточает по отношению к императору и власть имущим.
Благодаря этим эпиграммам Марциал стал популярен, и его стихотворения распространялись еще до их издания, так что позже нередко ему приходилось бороться с плагиаторами.. Он выступает, также и против бездарных поэтов. Свои задачи и отношение к поэзии Марциал выражает в ряде эпиграмм.
Считая своей обязанностью изображать действительную жизнь так, что сама жизнь скажет: “Это – мое” (X, 4), Марциал выбирает эпиграмму, стиль которой определяется “солью” и “желчью” (VII, 25).
Этот жанр, свободный от напыщенности, позволял Марциалу изображать отрицательную сторону человека несколькими штрихами, часто в непристойной, циничной форме. Марциал умеет “игривый свой стих” пропитывать “римской солью” (VIII, 3).
И наряду с этим у Марциала есть эпиграммы, в которых он с задушевностью, лирически рисует картины природы, сельской жизни, особенно у себя на родине.
Пусть эпиграмма, говорит он, принадлежит к тому же низкому жанру, как комедия, но он не собирается “комедий башмак на котурн трагедий сменить”. Мифологические сюжеты трагедий чужды действительной жизни: и Эдип, и Фиест, и Сцилла, и Медея – все это, с его точки зрения, только чудеса.
Книга сильна человеком. Ученость александрийского направления, главой которой считается Каллимах, не может дать истинного представления о жизни. Эти мысли Марциал высказывает в эпиграмме X, 4.
Не может указать истинного значения действительности и эпос, за которым он не признает воспитательной роли:
+Гораций(см.Выше)
⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒
Рекомендуемые страницы:
Источник: https://lektsia.com/4×5843.html
Загрузка...
