“Страшные любовные истории” Милорад Павич
majstavitskaja
Давно, в советском детстве, услышала разговор взрослых об Инокентии Смоктуновском: “Он так вошел в роль Гамлета, что до сих пор не может из нее выйти”.
Всякий раз, читая сербского гения, ловлю себя на мысли: “Он настолько хорошо вошел в “Хазарский словарь”, что так никогда из него и не вышел.
“Пейзаж, написанный чаем”, “Звездная мантия” теперь “Страшные любовные истории”.
Если проснувшись поутру в месте, которое ты не можешь вспомнить, услышишь правым ухом звон колокольчика из горного хрусталя, а в углу левого глаза затрепещет крылом огненно-белая бабочка, надень левую перчатку на правую ступню, а правый тапок на нос вместо очков и ступай вниз по лестнице, ведущей вверх. Опустив же глаза, чтобы взглянуть на собственное тело, потому что тело нуждается в пристальном внимании, увидишь под женской грудью с торчащими сосками и нарисованными глазами (на правой открытый, на левой – прищуренный, словно бы подмигивающий), восставший член, перевитый синими жилами.
Нет, это не цитата, хотя вполне могло ею быть, потому что подобную бессмысленную и беспощадную лабуду мастер выдает погонными километрами. Выдает за гипертекст и постмодернизм.
Впрочем, возможно дело во мне, как читателе – к постмодерну и всем формам нелинейного текста, включая интерактивную прозу любых сортов, без пиетета.
Литературный стиль, который хочет казаться Игрой в бисер, но на деле оказывается фельетоном (не в злободневно-сатирическом, а в профанном смысле, который вкладывал в понятие Гессе).<\p>
Эвона как вы, дамочка, загнули.
Постмодернизм ей куча шлака и о Павиче безо всякого уважения, да как так можно? Можно, потому что читатель – сотворец.
Я сейчас не о том, кто говорит: “Дай мне чего-нибудь, чтобы душа раскрылась а потом опять закрылась” (это юзер); и не о том, кто утверждает, что прочел книгу, пробежав глазами статью в ридерс-дайджест – это сноб.
Я о том, кто читает вдумчиво и серьезно, ловя аллюзии и наслаждаясь аллитерациями, кто способен увидеть в произведении несколько смысловых пластов и добавить свое вИдение кирпичиком в здании, возводимом книгой в Городе Золотом мировой культуры.<\p>
Который не должен стать Градом обреченным. А такое может случиться,когда человек, безусловно талантливый, проводит тебя сквозь череду идиотических ситуаций, как через анфилладу комнат, ведущих в никуда и, дочитав очередной рассказ, с горечью констатируешь: “Провел”. Справедливости ради, один рассказ из книги хорош – “Грязи”.
Источник: https://majstavitskaja.livejournal.com/362288.html
Милорад Павич – Кони святого Марка
Здесь можно скачать бесплатно “Милорад Павич – Кони святого Марка” в формате fb2, epub, txt, doc, pdf. Жанр: Современная проза, издательство Амфора, год 2001.
Так же Вы можете читать книгу онлайн без регистрации и SMS на сайте LibFox.Ru (ЛибФокс) или прочесть описание и ознакомиться с отзывами.
На Facebook
В Твиттере
В Instagram
В Одноклассниках
Мы Вконтакте
Описание и краткое содержание “Кони святого Марка” читать бесплатно онлайн.
Павич может говорить с позиции наследника балканских цивилизаций не потому, что ему было суждено родиться под этим небом, а потому, что он сумел найти путь к ценностям минувших эпох.
Милан КомненичВ Милораде Павиче следует видеть не только писателя абсурда, но и рассказчика, не имеющего себе равных, оказавшегося под развалинами нашего образа мышления.
Attain Bosquet (Le Figaro, Париж)Если реализм означает рассмотрение людей и событий с одной определенной точки зрения, то можно сказать, что Павич использует умноженные и подвижные точки.Charles Simic (World & I. Washington)
Милорад Павич
Кони святого Марка
Кровать на троих
(перевод Е. Кузнецовой)
I
— Берегись Анджелара,[1] его имя лжет! — говорили мне коллеги по университету.
— Если лжет коза, не лжет рог, — возражали студентки. Это происходило в то время, когда ногти растут быстро. Мои всегда были обкусанными, а про Анджелара говорили, будто ногти ему грызут женщины.
Пока мы еще встречались в доме Капитана Миши,[2] в его кучерявых волосах было полно перьев, карандашных стружек и трамвайных билетов, которыми мимоходом осыпали его девушки. Он всегда ел (даже в «Трех шляпах»[3]) собственной вилкой, которую носил в кармане, ею же он расчесывал бороду.
От него оставалось впечатление, которое было смесью некой странной привлекательности и страха, который он в нас пробуждал. На втором курсе нас возили в Дубровник для знакомства со старинным архивом. Мы наняли тогда рыбацкое судно и отправились в Цавтат, но по пути попали в непогоду.
Почти всех на корабле тошнило, и тогда Анджелар принялся насвистывать какую-то мелодию, его свист успокоил нас, и тошнота прошла. Анджелар научил нас, что такое «пьяный хлеб» и как его едят. Если хочешь быстро что-то забыть или избавиться от душевного потрясения, можно в мгновение ока напиться до беспамятства.
— Для этого, — объяснил Анджелар, — достаточно опустить два-три кусочка хлеба в стакан с ракией и проглотить их. Моментально опьянеешь, но это опьянение проходит быстрее обычного и напоминает непродолжительную потерю сознания.
Анджелар приходил на лекции без ремня. Нижнюю пуговицу рубашки он обычно пристегивал к верхней петле брюк, то есть, по существу, носил брюки на шее. Нередко он проводил время в компании двух старших друзей, которые называли его «сынок». Одного звали Максимом, и родом он был из Сремской Митровицы, а второй, Василий Уршич, родился в Белграде.
Василий и Максим жили на Дорчоле, у Уршича, на углу улиц Скандербега и Капитана Миши, в квартире на втором этаже дома, до которого с факультета зимой можно было быстро добраться по гололедице, царившей в это время года на улице Братьев Югович, а потом по улицам Симиной, Евремовой, Йовановой, Страхинича, Бана и Душановой.
В их комнату с тремя окнами на каждую улицу и чуть приподнятым угловым балконом нас пригласили праздновать новый 1972 год. Точнее говоря, пригласили на «фасоль с мясом без мяса», а это значило, что фасоль приготовили вчера и вчера же съели из нее все мясо.
Нас предупредили, что компания будет разношерстная, но мы не знали, кто там окажется и кто с кем уйдет.
Собравшись, мы увидели, что комната напоминает по форме букву Г. На застекленном балконе на ступеньку выше комнаты (в дождь с него можно было услышать Дунай) стояла плита, возле нее суетился Максим. В одном конце комнаты был накрыт стол со свечами, воткнутыми в две старые трубки.
Когда кто-нибудь хотел в туалет, где не было освещения, он брал трубку в зубы, зажигал свечу и отправлялся туда. У противоположной стены стояла старинная кровать на троих со встроенными часами, из которых давно уже вытекло время.
Кровать с шестью маленькими столбиками и латунными шариками на них была железная, размером никак не меньше, чем три на два с половиной метра.
— Когда кто-то ложится в нее, — шепнула мне одна из девушек мимоходом, — это как если бы сатана плюнул в Дунай.
Поговаривали, что Анджелар (у него не было постоянного жилья) иногда спал в ней с парами подружек. Сам он, однако, заметил с улыбкой, что однажды (в отсутствие хозяев) так и случилось, но он поспорил, что ни одну из них не тронет. Спор он выиграл, а девушки проиграли.
— Кровать для Жаклин Кеннеди, — заметил кто-то в шутку, на что Анджелар возмутился и добавил, что о Жаклин Онасис следовало бы хорошенько поразмыслить.
— Не кажется ли вам, — спросил он у присутствующих, — что православная церковь вправе объявить Жаклин Онасис святой XX века? Все объясняется просто.
Разве жена римского императора Констанция, Елена, не перешла после смерти мужа в православие и не стала тем самым святой? Почему же, в таком случае, жена одного из самых известных католических президентов главной западной империи XX столетия, которая оставила римскую веру своего мужа и перешла в православие, обвенчавшись с Онасисом по восточному обряду, не заслуживает такого же отношения? Разве она сделала что-либо менее вызывающее для своего тогдашнего окружения, чем Елена? Подумайте сами…
— Смотрите на него, да он свою тень перепрыгнуть хочет! — изумленно воскликнул Василий, но в тот же момент разговор был прерван.
Лиза Флашар, одна из тех девушек, что особенно бросалась в глаза за ужином и на которую явно рассчитывали в тот вечер (а может, и на более долгий срок) хозяин и его друг Максим, неожиданно и несколько преждевременно раскрыла карты, вероятно, из страха, что ее опередят.
Еще во время разговора она весело и не таясь запускала руки в карманы присутствующих и уже знала, у кого в случае необходимости могла найти чистый платок, зажигалку и понравившиеся ей сигареты. Вдруг она достала из кармана Анджелара вилку и, воскликнув: «Давайте ужинать!» — ткнула его вилкой в плечо.
А чуть позже, когда гостям вынесли заправленную ложкой меда фасоль, под столом можно было заметить, как Лиза разулась и тайком от нас пытается пальцами ноги отстегнуть рубашку Анджелара, на которой держались штаны. Поначалу Анджелар ел спокойно, но вдруг отодвинул тарелку и, обернувшись к Лизе, воскликнул:
— Скажи на милость, что тебе все-таки от меня нужно?
Мы все на мгновение перестали есть, а Лиза хладнокровно ответила:
— Тебе это прекрасно известно.
Тогда Анджелар гневно швырнул салфетку в тарелку и прошипел:
— Хорошо, тогда раздевайся!
— Прямо сейчас? — спросила Лиза.
— Прямо сейчас, — ответил Анджелар.
Лиза посмотрела на него долгим взглядом, словно высасывая из него все то, что он только что съел, встала из-за стола, подошла к постели и у всех на виду принялась, не отводя от него глаз, раздеваться.
Она стояла в углу комнаты, как дерево, медленно заполняющее свою тень листвой, а Анджелар выглядел, как заяц, попавший в полосу, очерченную двумя лучами фар, из которой ему не вырваться. Максим, желая, очевидно, смягчить растерянность, наступившую за столом, подошел к плите на балконе и открыл простоквашу.
Лиза уже снимала чулки, они оказались разного цвета. Анджелар безмолвно сидел за столом, спиной к постели, рядом с Василием, а Максим нарезал в простоквашу огурцов и положил на огонь нож, чтобы раскалился. Потом очистил головку чеснока. Одетая в наши взгляды, Лиза снимала лифчик; две его половинки застегивались спереди.
На одной было написано: Да, а на другой вай! Как будто лизины груди носят имена — одна мужское, другая — женское, но прежде чем она расстегнула лифчик, на нем можно было прочесть:
А потом читать было незачем. Сначала Лиза откинула одну половинку лифчика, потом другую, и мы увидели, какого цвета ее соски. Анджелар по-прежнему не смотрел на нее, никто не притрагивался к еде, а Максим у окна раскаленным ножом начал резать чеснок, и его запах разнесся по комнате, смешиваясь с запахом тела и волос Лизы.
Затем Максим добавил в простоквашу с огурцами редьки и оливкового масла. Пока он крошил в салат укроп и жимолость, Лиза освободилась от последней детали одежды. Максим подошел к столу и поставил миску перед Василием и Анджеларом, а Лиза, откинув покрывало, легла в кровать. Лишь ее босая нога торчала из-под покрывала.
Кровать заскрипела под ней как раз в тот момент, когда Анджелар потянулся вилкой к салату. Он замер на полпути и почувствовал, что мы на него смотрим. Мне стало ясно, что все мы в комнате выбираем между двумя «не буду». Тогда Анджелар отложил вилку, встал и подошел к кровати.
Он не раздевался, только снял кольцо с руки и надел его на безымянный палец Лизиной ноги. Потом расстегнул ту пуговицу, к которой были пристегнуты брюки, и шагнул в кровать. Раздался крик. Всем сразу стало понятно, что вскрикнула не только Лиза. Вскрикнули все женщины в комнате.
Анджелар и Лиза лежали, укрывшись, и пока она своими рыжими волосами вытирала ему рот от еды, Максим в другом конце комнаты снова подошел к плите у окна, как будто ничего не происходит.
Он прибавил огня, обильно посолил раскаленную поверхность плиты, взял несколько небольших острых перцев и длинный нож, и тут в комнате послышалось, будто кто-то жует. За столом, однако, никто не ел; это Лиза в поцелуе жевала язык Анджелара.
Максим разбил прямо на плиту несколько яиц, которые сразу схватились на жару, и в каждый желток воткнул по перцу. Перцы, коснувшись раскаленной поверхности, выпустили острый сок в желтки.
Позади нас Анджелар и Лиза старались дышать в одно дыхание, а передо мной сидел Василий, брал одну за другой фасолины и давил их языком, но не глотал, а держал во рту. Максим длинным ножом снял яйца с плиты на тарелку и принес их ка стол.
Лизу стало слышно громче, чем Анджелара, и мы на мгновение подумали, что она поет, но тут же поняли, что это не пение, что ее голос, как горная река, следовал за тем, что происходило глубоко под ним, на дне течения. Река пела на два голоса. Один был постоянный, светлый, журчащий, другой — глубокий, угрожающий, подвижный. Светлый голос принадлежал водоворотам, руслу, пене, краскам, которые река не в силах смыть и унести с собой; они не меняют места и облика. Второй, глубокий голос был голосом воды, что протекает под водоворотами, эта вода всегда разная; она несет птиц, задушенных ветром, и бревна, глухо врезающиеся в отмели или выскакивающие, как рыбы, из реки. В этих голосах можно было услышать даже мох с берегов и ивы, спустившиеся к воде.
Источник: https://www.libfox.ru/349052-milorad-pavich-koni-svyatogo-marka.html
Милорад Павич — Читать онлайн
Жанр: Документальная литература
Аннотация Биографии писателя, города, страны и текста причудливым образом переплетаются в новом сборнике эссе Милорада Павича “Биография Белграда”, произрастая глубокими и изящными размышлениями о природе жизни и творчества.<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
В книге рассказов Милорада Павича, одного из самых ярких представителей современной прозы, на сюжеты, относящиеся к различным эпохам, идет ли речь о постройке мечети или чтении Пушкина, об охоте на волков и реконструкции древнего города или о человеке, который любил есть на завтрак колбаски, – падает отсвет трансцендентного, потустороннего. В соединении юмора и магии этих фантастических притч рождается метафизическая вселенная Павича.<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Роман «Другое тело» — одно из последних произведений знаменитого сербского писателя Милорада Павича. С прочими его творениями эта книга находится не в прямом родстве: лучше читать ее как обычно, от начала и до конца, шаг за шагом следуя за перипетиями сюжета, проходя все дороги и тропинки, которые выведут читателя на прямой путь, где его ожидает развязка. Без загадок и тайн, конечно, не обошлось: чтобы волшебство претворилось в жизнь, герои ищут перстень с камнем, Богородицыны слезы и заклинание, начертанное на дне бокала. Вечное желание человека…<\p> Жанр: Художественная литература
Однажды утром я проснулась от чувства того, что стала внучкой своей души. Знак, под которым я родилась, больше не был моим прежним знаком. Кроме того, я проснулась в незнакомой мне постели и в чужом языке, похожем на русский. На этом языке я сейчас и пишу эти слова… Эта книга – астрологическое руководство для непосвященных, таких, какой была и я сама до первого «пробуждения». Своего рода путеводитель по моим предыдущим жизням. Моя автобиография хором.<\p> Жанр: Художественная литература
Павич может говорить с позиции наследника балканских цивилизаций не потому, что ему было суждено родиться под этим небом, а потому, что он сумел найти путь к ценностям минувших эпох. Милан Комненич В Милораде Павиче следует видеть не только писателя абсурда, но и рассказчика, не имеющего себе равных, оказавшегося под развалинами нашего образа мышления. Attain Bosquet (Le Figaro, Париж) Если реализм означает рассмотрение людей и событий с одной определенной точки зрения, то можно сказать, что Павич использует умноженные и подвижные точки. Charles Simic (World &…<\p>
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Новая книга знаменитого сербского писателя Милорада Павича (р. 1929) — это пособие по сочинению странных и страшных любовных посланий — в красках, в камне, при помощи ключей и украденных вещей. Этот триптих продолжает традицию таких многомерных произведений автора, как «Пейзаж, нарисованный чаем», «Внутренняя сторона ветра» и «Последняя любовь в Константинополе», которые позволяют читателю самому выбирать последовательность пере¬движения по тексту и собственный вариант будущего. Роман «Мушка» в переводе на русский язык публикуется впервые.<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Литературные критики высоко оценили простоту и парадоксальную многомерность текстов Павича, виртуозную эксцентричность формы. Они рассматривают Павича как знаковую фигуру современной прозы – писателя XXI века. “Страшные любовные истории” – сборник новых рассказов М.Павича, где каждая вещь делает нас соучастниками некоей магической игры, затеянной писателем. Излюбленные темы Павича – любовь, смерть, загадочные сны, прошлое – вновь звучат в его прозе.<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Undefined<\p> Жанр: Художественная литература
Милорад Павич. Хазарский словарь Сербский писатель Милорад Павич (р. 1929) – автор многочисленных сборников стихов и рассказов, а также литературоведческих работ. Всемирную известность Павичу принес «роман-лексикон» «Хазарский словарь» – одно из самых необычных произведений мировой литературы нашего времени. Милорад Павич родился 15 октября 1929 года в Белграде. Сербский поэт и писатель-прозаик, историк сербской литературы XVII—XIX веков, знаток сербского барокко и поэзии символистов, переводчик Пушкина и Байрона, профессор (лекции в Новой Сорбонне,…<\p>
<\p>
Источник: https://booksbunker.com/author/milorad_pavich
Книги Милорад Павич
Родился: 15 октября 1929 г., Белград, Югославия
Умер: 30 ноября 2009 г., Белград, Сербия
Милорад Павич — югославский и сербский поэт, писатель, представитель постмодернизма и магического реализма, переводчик и историк сербской литературы XVII-XIX вв.
Родился в Белграде, по собственным словам, «…на берегах одной из четырёх райских рек, в 8:30 утра в семье скульптора и преподавательницы философии…». Среди предков писателя и до него были литераторы — в 1766 один из рода Павичей опубликовал сборник стихотворений.
В 1949-1953 учился на философском факультете университета Белграда, позже получил степень доктора философии в области истории литературы в Загребском университете.
Перед тем как полностью посвятить себя литературному творчеству, Павич некоторое время преподавал в различных университетах (в парижской Сорбонне, Вене, Фрайбурге, Регенсбурге и Белграде). Был наставником сербского писателя и литературоведа Савы Дамянова.
Кроме того, Павич работал в газетах, писал критические работы, монографии по истории древней сербской литературы и поэзии символизма, переводил стихи с европейских языков. В 1991 вошёл в состав Сербской Академии наук и искусств.
Павич владел русским, немецким, французским, несколькими древними языками, переводил Пушкина и Байрона на сербский язык.
Был женат на Ясмине Михайлович.
Скончался 30 ноября 2009 в Белграде от инфаркта миокарда и был похоронен 3 декабря на Новом кладбище.
Французские и испанские критики называют Павича «автором первой книги XXI века», а австрийские — «начштаба европейского модерна», англичане именуют его «рассказчиком, равным Гомеру», а в Южной Америке он славился как «наиболее значительный писатель современности».
АВТОБИОГРАФИЯ
Писатель я уже более двух сотен лет. В далеком 1766 один из Павичей издал в Будиме свой сборник стихотворений, и с тех пор мы считаем себя литературной династией.
Я родился в 1929 на берегу одной из четырёх райских рек в 8 часов и 30 минут утра под знаком Весов (подзнак Скорпиона), а по гороскопу ацтеков я Змея.
Первый раз на меня падали бомбы, когда мне было 12 лет. Второй раз, когда мне было 15 лет. Между двумя этими бомбардировками я впервые влюбился и, находясь под оккупацией, в принудительном порядке выучил немецкий.
В то же самое время меня тайно обучал английскому языку некий господин, который курил трубку с ароматным табаком и английским владел не так уж хорошо. Именно тогда я в первый раз забыл французский язык (впоследствии я забывал его ещё дважды).
Наконец, когда однажды, спасаясь от англо-американской бомбардировки, я заскочил в школу для дрессировки собак, то познакомился там с одним русским эмигрантом, офицером царской армии, который впоследствии начал давать мне уроки русского языка, пользуясь сборниками стихотворений Фета и Тютчева.
Других русских книг у него не было. Сегодня я думаю, что, изучая иностранные языки, я как волшебный зверь-оборотень переживал целый ряд превращений.
Я любил двух Иоаннов — Иоанна Дамаскина и Иоанна Златоуста (Хризостома). В своих книгах я встречал любовь чаще, чем в жизни. Не считая одного исключения, которое длится до сих пор. Когда я спал, ночь сладко прижималась к обеим моим щекам.
Я был самым нечитаемым писателем своей страны до 1984, когда вдруг за один день превратился в самого читаемого. Я написал первый роман в виде словаря, второй в виде кроссворда, третий в виде клепсидры и четвёртый как пособие по гаданию на картах таро.
Пятый был астрологическим справочником для непосвящённых. Я старался как можно меньше мешать моим романам. Я думаю, что роман, как и рак, живёт за счет своих метастазов и питается ими.
С течением времени я всё меньше чувствую себя писателем написанных мною книг, и всё больше — писателем других, будущих, которые скорее всего никогда не будут написаны.
К моему великому изумлению, сегодня существует около ста переводов моих книг на разные языки. Одним словом, у меня нет биографии. Есть только библиография. Критики Франции и Испании назвали меня первым писателем ХХI века, хотя я жил в ХХ веке, то есть во времена, когда требовалось доказывать не вину, а невиновность.
Самое большое разочарование в моей жизни принесли мне победы. Победы не оправдывают себя. Я никого не убивал. Но меня убивали. Задолго до смерти. Моим книгам было бы лучше, если бы их написал какой-нибудь турок или немец. Я же был самым известным писателем самого ненавидимого народа — сербского народа.
Новое тысячелетие началось для меня в 1999 (три перевернутые шестерки) с третьей в моей жизни бомбардировки, когда самолеты НАТО стали сбрасывать бомбы на Белград, на Сербию. С тех пор Дунай — река, на берегу которой я живу, — перестал быть судоходным.
Я вошел в ХХI век по театральным подмосткам. В палиндромическом 2002 режиссёр Владимир Петров «выпустил в Москве первую интерактивную ласточку и без боя занял русскую столицу», поставив на сцене МХАТа им. Чехова моё «театральное меню для вечности и ещё одного дня».
В том же году Томаж Пандур сконструировал башню, в которой разместил 365 сидений, и, пользуясь ею как цирком-шапито, показал «Хазарский словарь» в Белграде и в Любляне, на глазах у зрителей превращая слово в мясо и воду во время. В 2003 петербургский Академический театр им. Ленсовета встретил юбилейные белые ночи и трёхсотлетие своего города спектаклем по моей пьесе «Краткая история человечества».
В целом могу сказать, что я при жизни получил то, что многие писатели получают только после смерти. Даровав мне радость сочинительства, Бог щедро осыпал меня милостями, но в той же мере и наказал. Наверное, за эту радость.
Источник: https://topliba.com/authors/110
Подборка книг балканских авторов
Балканы – полуостров в юго-восточной части Европы, который можно по праву назвать яблоком раздора.
В разное время за господство над этим регионом соперничали все великие державы Европы, Россия и Турция. Именно в Сараево произошло роковое убийство, ставшее поводом для начала Первой мировой войны.
Даже спокойное сосуществование в границах Югославии обернулось кровавой резнёй при её распаде.
Однако наибольшее влияние на балканские народы оказала оккупация Османской империей. Многие народы сопротивлялись захватчикам, как сербы и болгары, некоторые принимали их религию, как босняки, но все, так или иначе, впитывали культурное влияния Востока и Запада, создавая уникальный культурный кластер.
Похожее можно было наблюдать в Центральной и Южной Америке, где европейцы встретились с представителями доколумбовых цивилизаций. Именно это столкновение цивилизаций, языков, мировоззрений и породило в итоге магический реализм Маркеса, Борхеса, Астуриаса и других знаменитых авторов.
Поэтому совсем не удивительно, что малой родиной магического реализма можно назвать Балканы, которые подарили миру ряд выдающихся авторов.
Милорад Павич «Хазарский словарь»
Ну, конечно, именно Милорад Павич должен открывать любой список вроде этого. Павич – фигура легендарная, он номинировался на Нобелевскую премию по литературе и является брендом не только сербской и балканской, но и европейской литературы.
«Хазарский словарь» — роман-словарь, состоящий из трёх книг:
- Красная книга – хазары в христианских источниках
- Зелёная книга – хазары в мусульманских источниках
- Жёлтая книга – хазары в еврейских источниках
Вся книга – попытка полувоссоздать-полувымыслить историю Хазарского каганата, реального исторического образования, снабдив всё это немыслимыми метафорами и глубокими притчами, подавая одну и ту же историю с трёх разных точек зрения.
Венко Андоновский «Пуп земли»
Это тоже довольно сложносочинённый роман от македонского автора, лауреата премии Балканика. Действие его длится в двух временных отрезках: во время существования Византийской империи и во времена независимой Македонии.
Главные его герои Иоанн Лествичник и Ян Людвик (который отсылает к Кундере) – люди, разделённые огромной временной пропастью, но, как ни странно, мучимые одними и теми же страстями, а главное, объединённые одной идеей…
Бора Чосич «Роль моей семьи в мировой революции»
Это невероятно смешная история семьи хорватского писателя, которая происходит в совсем не смешных декорациях, во время действия Второй мировой войны. Которая, несмотря на всю наивность, говорит об очень серьёзных вещах.
Лучше всего эту книгу охарактеризует короткая цитата: «Русские танкисты спросили: «Мины есть или нет?» Мама незамедлительно ответила: «У нас нет, Боже сохрани, моя единственная мина – это мой муж, налитый спиртом по горлышко!» Русские ей не поверили. Дядя спросил: «Как мы можем начинать новую жизнь, если никто никому не верит?».
Горан Петрович «Атлас, составленный небом»
Этот роман, многие называют неким оммажем в сторону Павича, от его младшего соотечественника. Он, так же, как и «Хазарский словарь», имеет необычное строение и написан, как можно понять из названия в форме атласа.
История рассказывает о группе людей, живущих в доме, под одной крышей. Ой! Наоборот, в доме без крыши.
Мир романа состоит из историй, которые приключились с жителями этого дома, которые оживляют его, как картины висящие, на стенах.
Летать им помогают взмахи ресниц, из зазеркалья к ним приходят гости, а от несчастной любви всегда можно спрятаться за диваном…Это роман в жанре магического реализма высшей пробы.
Дубравка Угрешич «Снесла Баба Яга яичко»
Три не связанных между собой истории от хорватской писательницы, объединённые общей темой Бабы Яги, повествуют на самом деле о старушках. Эта книга вообще обращена чуть больше в сторону женской аудитории.
Первая часть рассказывает о дочери, чья мать страдает Альцгеймером и в её памяти всплывают прошлые обиды вперемежку с фантазиями, а вторая о трёх старушках, которые решили на старости лет уйти в отрыв.
Третья же часть переворачивает истории с ног на голову и является по сути настоящим фольклорным исследованием образа Бабы Яги, что должно пролить свет на замысел всей книги.
Иван Вазов «Под игом»
Это более классический во всех отношениях роман, который описывает жизнь болгарского народа под игом Османской империи (Вазов, кстати, писал его в эмиграции, в Одессе) в период усиления национально-освободительного движения.
Главный герой романа, Иван Кралич, бывший узник турецкой тюрьмы появляется в тихом городке Бяла-Черкве и начинает готовить восстание…
На нашем свободном книжном портале вы найдёте массу увлекательной современной зарубежной прозы в жанре магического реализма. Все книги доступны для чтения абсолютно бесплатно!
Источник: https://booksonline.com.ua/blog/podborka-knig-balkanskih-avtorov/
Милорад Павич
Изначально жаргонное словечко «барокко» использовалось португальскими моряками для обозначения бракованных жемчужин неправильной, искаженной формы. Сегодня термин «барокко» используется и как обозначение главенствующего стиля в европейском искусстве конца XVI — середины XVIII вв.
, и как метафора в смелых историко-культурных обобщениях: «эпоха Барокко», «мир Барокко», «человек Барокко», «жизнь Барокко». В каждом историческом периоде развития искусства случается свое «барокко» — пик творческого подъема, концентрации эмоций, напряжения форм.
Исследователи говорят и пишут о качествах барочности как неотъемлемом свойстве отдельных национальных культур и исторических типов искусства. Испанский философ Х. Р.
де Вентос предложил термин «необарокко» для обозначения состояния современного западного общества, подчеркивая тем самым связь двух эпох и наличие общих признаков в произведениях искусства XVII в. и XX в..
Барочность — более чем стиль барокко. Это своеобразный творческий импульс, циклично повторяющийся на протяжении всей истории искусства в любых его проявлениях.
Нас интересует хорошо заметная барочная окраска рассказов современного сербского писателя Милорада Павича.
Какие именно черты барочной поэтики присутствуют в его творчестве, мы попытаемся выяснить на примере трех рассказов: «Долгое ночное плавание», «Два студента из Ирака» и «Инфаркт». Для начала выделим главные особенности литературного барокко:
1) ощущение неустойчивости и беспокойства, беззащитности человека перед судьбой;
2) внутренний драматизм и эмоциональная напряженность, вызванные глубинным чувством призрачности, неподлинности бытия, скрывающимся за демонстративным благополучием и легкостью;
3) идея «жизнь есть сон»;
4) контрастность: сочетание утонченности и грубости, аскетизма и гедонизма, науки и мистики;
5) диктат формы, витиеватость и усложненность речи, избыточная метафоричность;
6) восприятие события как простой условности, чистого символа, лишенного содержания и исторического измерения;
7) взаимопроникновение жанров, размывание их прежних границ и принципов;
8) обращение к мифологическим, библейским, историческим сюжетам;
9) игровое начало.
«Долгое ночное плавание» — небольшой, но очень динамичный рассказ, целиком построенный на контрастах, — как на уровне содержания, так и на уровне формы. Действие происходит в XVII в., во время расцвета барокко.
Завязка сюжета напоминает средневековую пастораль: воин и юная пастушка случайно встречаются на просторах далматского Загорья, и красавица Велуча с первого взгляда влюбляется в красавца Павле.
Но романтический пафос быстро и резко снижается, сменяясь грубым натурализмом: солдат, обесчестив и покалечив девушку, продает ее на судно в качестве проститутки, причем обезумевшая от страха Велуча не осознает, что с ней происходит. Девушка на всю жизнь остается слепой, глухой и влюбленной в Павле.
Каждого нового мужчину Велуча принимает за своего возлюбленного, а когда поток посетителей иссякает, девушка от горя бросается в море. Потерявшая все связи с внешним миром Велуча погибает от своей личной, несуществующей трагедии, так и не вернувшись в реальную жизнь. («Мой Павле Шелковолосый за все эти долгие годы ни разу не обманул меня, по десять раз за ночь приходил ласкать, ложась рядом. Теперь он больше не приходит»).
Налицо мотив беззащитности, беспомощности человека перед судьбой: Велуча, символ красоты и молодости, становится жертвой случая, войны, человеческой жестокости.
Ее слепота не ведет к духовному прозрению, как это было у Софокла или Шекспира, — наоборот, героиня безнадежно погружается в иллюзии.
Трагическая двойственность происходящего ярче всего изображена в эпизоде, когда глухая Велуча играет на беззвучной свирели: в ее мире музыка звучит, хотя внешне эта игра совершенно бессмысленна.
Жизнь Велучи после встречи с Павле подобна сну, но в этом есть и положительные стороны: девушка не осознает своего несчастья, кроме того, ей не страшны «дурные» болезни «зрения и слуха», для остальных являющиеся смертельными.
Конечно, речь здесь идет не только о венерических болезнях — Велуча здорова духовно, несмотря на окружающую ее грязь.
Писатель мастерски показывает шаткость, несостоятельность человеческих оценок: с точки зрения христианской морали Велуча, ставшая проституткой, является грешницей, но на самом деле она невинная жертва, которая не понимает, что с ней происходит. Так один тот же объект при перемене освещения приобретает различные формы.
Образ Павле построен на противопоставлении красоты и бесчувственности, которую автор подчеркивает физической неспособностью различать вкус («он потерял способность различать вкус, и ему стало безразлично, держит ли он во рту женскую грудь или фасоль с огурцами»).
Нельзя сказать, что этот персонаж является воплощением абсолютного зла: в Павле нет коварства, но сильно грубое животное начало. Он действует спонтанно, не задумываясь над своими поступками.
Зло, скорее, воплощает война, далекая (мы не слышим стрельбы), несколько абстрактная, но дающая реальные последствия: вынужденный постоянно убивать, Павле привык к человеческим страданиям и уже не замечает их.
Хотя его душа — «огромная» и богатая, лучшие ее качества в условиях постоянной войны не проявились: «Огромная и незнакомая душа стояла перед ней, распятая на сторонах света, как растянутая шкура, и пустая, как ночь, но на самом деле в ней, как в ночи, лежали города и леса, реки и морские заливы, женщины и дети, мосты и суда, а на дне, совсем на дне, крошечное и прекрасное тело этой души, которое катило ее наверх, как огромный камень».
Что касается главенства формы над содержанием, то эта особенность, безусловно, характерна для данного рассказа.
Он написан выразительным, ярким языком: литературная речь приправлена просторечиями («С этими словами Павле Шелковолосый вышел на большую дорогу, красивый, как икона, и по уши в крови, как сапог»), а романтические метафоры перемежаются с натуралистичной трактовкой деталей («В тот день в горах он встретился с Велучей, пастушкой, которая жила без отца, с матерью и сестрами, и никогда не видела мужских яиц, разве что у барана, да и то в жареном виде, а мужчину встречала только на дукатах. Когда из леса перед ней появился Шелковолосый Павле, со сплетенными вместе косичкой и усами, девушке показалось, что ей улыбается солнце»). Реальность в рассказе изображена условно, пейзаж и интерьер практически отсутствуют. Павич создает эффектный, но иллюзорный, эфемерный мир; хитросплетение метафор и антитез лишено правдоподобия. Иногда и вовсе создается впечатление, будто текст создается магическим сцеплением звуков и слов, бессмысленным в своей основе. Например, описание ветров, к которым обращается Велуча, умоляя подарить ей ребенка: «Она молила Западняк, или Горник, на котором пишут то, что хотят забыть; и Бурю, при которой продают честь слева, чтобы сохранить ее справа; Чух, дитя ветров, который может во сне освободить горбуна от горба и повесить тот на ветку клена; и Модрик, который дует через день и может захлебнуться в половнике с вином». Разобраться помогает интуиция, фантазия и сам Павич, который в одном из интервью признается: «Как писатель, я очень интересовался балканской мифологией. Это, разумеется, перешло в мои романы: в них много загадок, поговорок, они насквозь мифологичны». Вероятно, и здесь писатель обращается к устному народному творчеству, однако он не воспроизводит существующие поговорки, а конструирует по их модели собственные, авторские приметы, создавая некий псевдофольклор.
Текст очень «густо замешан»: как в барочном орнаменте, здесь совершенно нет пустого пространства, все заполнено образами, символами, метафорами, порой не имеющими отношения к развитию сюжета и выполняющими чисто декоративную функцию.
Композиционно некоторые элементы текста непропорционально велики по сравнению с целым: перечень ветров, которым молилась Велуча, в масштабах рассказа столь же длинен, как Гомеровский список кораблей, и в отличие от «Илиады» здесь ни смысловой, ни композиционной необходимости в этом нет.
Громоздкие перечисления характерны для литературы Барокко: похоже, писатель осознанно отсылает нас к XVII в., используя этот прием.
Рассказы Павича — это изящество в сочетании с математическим расчетом.
Несмотря на обилие «украшений», в основе своей они имеют четкую структуру, «кристаллическую решетку», в них есть ритм, композиционный центр (в рассматриваемых текстах это «встреча со злом»).
Сюжет чаще всего прост, он может и вовсе отсутствовать («Рассказ о святом Савве»). Но есть и сложные «сюжетные» вещи, как, например, рассказ «Два студента из Ирака».
Композиция рассказа выстроена по принципу фракталов.
Если увеличить маленькую область любого сложного фрактала, а затем проделать то же самое с маленькой областью этой области, то эти два увеличения будут очень похожи в деталях, но не будут полностью идентичными. Так и в данном рассказе: элементы сюжета, трансформируясь, повторяются на разных уровнях текста, образуя временную и пространственную матрешку.
Так, мифический город Зевгар, который преследует героев в виде навязчивого сна, в конце концов воплощается в реальность в виде настоящих каменных зданий, «выращенных» студентами из увеличенных букв шумерской поэмы.
При этом происходит и материализация речи: древние стихи превращаются в современный город.
Не потеряны даже очертания мошек, налипших когда-то на лошадиную кровь, которой написаны буквы — на их месте теперь люди, прибитые к стенам нового Зевгара мощным потоком красного дождя.
Шахматная партия повторяется в виде реального события: доска превращается в клетчатый пол больницы Тии Мбо, а борьба белых и черных фигур — во встречу девушки с солдатом.
«Черная фигура» побеждает, а Тия Мбо остается слепой — здесь проявляется явная сюжетная параллель с рассказом «Долгое ночное плавание».
Тема хрупкости, беззащитности добра, воплощенного в женщине, перед злом, источником которого является война, становится лейтмотивом обоих рассказов.
Интересен прием овеществления метафоры. «— Иногда, — сказала она, — мне кажется, что мои глаза просто сроднились с этим бокалом, мой взгляд быстрее всего и легче всего отдыхает, когда останавливается на нем, его зеленый цвет сливается с зеленым цветом моих глаз…» — так говорит Тия Мбо в первой части рассказа.
В третьей части происходит буквальная реализация ее фразы: солдат, ворвавшись в больницу, где работает девушка, выкалывает ей глаза этим самым бокалом: «Солдат повернулся, схватил со стола зеленый бокал, разбил его и осколком выколол девушке глаза…».
Этот прием имеет давнюю традицию, характерен он был и для эпохи барокко, когда метафора экстраполировалась на все пространство произведения, становясь образом мира. Такая метафора организовывала все уровни текста, сближала далекие реалии.
Использование реализации метафоры, буквального воплощения языкового выражения отсылает к мифу, т. е. мышление, склонное к буквальному прочтению метафор, трактуется как мифологическое.
Повторяющиеся элементы придают повествованию ритмичность. В результате того, что повторы используются не только в пределах одного произведения (некоторые словосочетания, а то и целые предложения, кочуют из рассказа в рассказ), граница между текстами растушевывается, и рассказы стягиваются в своеобразный диптих, хотя каждый из них является самодостаточным произведением.
В рассказе «Два студента из Ирака» ярко выражено игровое начало. Научные лекции по теории архитектуры сочетаются с мистикой, прошлое переплетается с настоящим, а сон — с реальностью. Запутанный сюжет представляет собой довольно сложную конструкцию, головоломку, которую, однако, можно и не решать.
Как нам кажется, в первую очередь проза Павича рассчитана на эмоциональное восприятие. «Внутренняя сторона ветра та, что остается сухой, когда ветер дует сквозь дождь» — подобные прекрасно-туманные изречения встречают читателя практически на каждой странице любого его произведения.
Внешне это проза, но по существу — поэзия, как мышление и изложение образное, рассчитанное не столько на ум и логику, сколько на чувство и воображение.
Безусловно, в его рассказах есть, над чем подумать, можно обнаружить философский подтекст, исторические параллели — допустимы разные варианты прочтения, но сам Павич призывает своих читателей следовать за музыкой слов и полагаться не столько на интеллект, сколько на интуицию.
Важно, что для многих западноевропейских барочных поэтов были характерны новаторские поиски выразительных средств, прежде всего в сфере музыки речи, способных непосредственно передать звучание эмоций.
В обоих рассказах Павич использует свой излюбленный прием — гиперболизацию, переходящую в гротеск.
В основном это касается образов героев: Велуча не просто наивна, она тотально наивна; Павле бесчувственен настолько, что не различает вкус еды; у Тии Мбо каждая грудь размером с человеческую голову, мало того, «на каждой груди у нее по человеческому лицу».
С помощью подобных преувеличений писатель добивается большей выразительности, рельефности в образах персонажей, но при этом они теряют реалистичный человеческий облик. «Инфаркт» в этом отношении — наиболее реалистичный рассказ. Главный герой — нормальный человек с нормальными психическими реакциями.
Он оказывается в ситуации соединения сна и реальности (заметим, что сон как сюжетообразующий мотив присутствует во всех трех рассказах). Вновь начинается игра с пространством и временем: два мира, существуя параллельно, зависят друг от друга, и гибель человека во сне должна повлечь за собой его смерть в реальной жизни.
Сюжет повествования задан народным поверьем: плохой сон нужно рассказать кому-нибудь, чтобы он сбылся на словах, а не на деле. Доверившись этой примете, герой изливает душу своему другу, однако сон все-таки отчасти сбывается: хотя главный герой избегает смерти, у его собеседника случается инфаркт.
Смерть человека в рассказе не трагедия, а всего лишь элемент ребуса, часть игры; работает барочный принцип эстетизации всего, на что падает взгляд: даже смерть изображена так, что мы ее не узнаем и не пугаемся.
Как и в остальных рассказах, здесь происходит роковая «встреча со злом», персонифицированным в образе мужчины, и главный герой вновь оказывается совершенно беззащитным. Во сне он бежит по людной улице, завернувшись в одеяло — этот образ очень точно передает ощущение слабости и уязвимости человека.
Произведения Милорада Павича представляют собой игровое пространство, в котором происходит свободное движение смыслов. Во всех трех рассказах присутствует мотив сна как иллюстрация барочной идеи «жизнь есть сон».
Для писателя характерно обращение к мифологическим и библейским образам (потоп), а также к теме войны и смерти.
Красной нитью через все рассказы проходит мысль о недолговечности всего прекрасного и беспомощности человека перед судьбой (хотя при всей драматичности описываемых событий автор сохраняет позицию отстраненности).
Но главное, что сближает тексты Павича с барокко — их формальная, эстетическая сторона. Павич — мастер словесных эффектов, детали в его произведениях самоценны, изощреннейшая техника подчас затмевает содержание.
Для его прозы характерны выделяемые как отличительные признаки стиля барокко витиеватость, «плетение словес», контрастность, избыточная метафоричность и тяжеловесные перечисления.
Все это позволяет говорить о поэтике барокко как совокупности художественно-эстетических и стилистических качеств, определяющих своеобразие произведений Милорада Павича.
Источник: https://uchitel-slovesnosti.ru/load/istorija_zarubezhnoj_literatury/sovremennaja_zarubezhnaja_proza/milorad_pavich/316-1-0-7404
Сербская литература – народное безумие, ставшее классикой
Сербия расположена на перекрестке культур, а ее территория веками была во власти чужих народов — турков, австро-венгров, болгар. Эти факты оказали огромное влияние на развитие страны, в том числе повлияли на литературу. Помимо этого значительный вклад в культурное развитие внесла Россия.
Россия покровительствовала Сербии даже в самые тяжелые для балканской страны годы. Литература, откликаясь на политические изменения, переживала как взлеты, так и застойные времена. Она, подобно человеку, попавшего под влияние нескольких противоположных идей, была раздираема сомнениями. И главными вопросами сербской литературы были — какое выбрать направление и язык.
Прямо сейчас о том как литература Сербии формировала себя на протяжении веков и кто был ее героями.
Зарождение сербской литературы
Сербская литература начинает свой отсчет с 9 века и связана с принятием христианства. Ученики Кирилла и Мефодия проповедовали истины в разных концах страны. Их проповеди записывали, а затем распространяли.
Также в этот период летописцы начали переводить книги с греческого на древнецерковнославянский язык. Первые сохраненные рукописи датированы 12-13 веками.
Это Мирославово Евангелие и Вуканово Евангелие, написанные на сербской кириллице.
Основа древней сербской литературы — это библейские тексты и литература славянских народов, переведенная с оригиналов 10-11 веков. В 13-м столетии славянский язык интенсивно развивается, переводятся тексты с греческого. В них уже прослеживаются следы живой сербской речи.
Главными литературными памятниками этого времени являются жития — Жития Св. Симеона, Жития Св. Саввы, Жития Стефана Немани, Стефана Дечанского. В 14 веке после Битвы на Косовском поле в литературе появляются тексты, посвященные князю Лазарю. Талантливым писателем оказался Стефан Лазаревич — сын князя Лазаря.
Самое известное его произведение — Письмо о любви. В конце 14-го века появляются историографические жанры — ежегодники и генеалогии. Они узаконивали исторические события, а также описывали жизнь сербских королей.
К концу 15 века начали переводиться тексты мировой литературы — описания походов Александра Македонского, о троянской войне, рыцарские сказки (Тристан и Изольда).
После падения Смедерево в 1459 году для Сербии наступили неспокойные времена. Главными литературными произведениями стали воспоминания о войне с турками — «Воспоминания о Янычарах» Константина Михайловича, «Мученическая смерть Джорджа Кратовца» Поп Пежа. Многие сербские писатели в это смутное время уехали в Россию.
Самым известным среди писателей-эмигрантов был Пахомий серб, который в Великом Новгороде организовал бурную литературную деятельность. Его самые известные произведения — Житие Кирилла Белозерского, Жизнь архиепископа Новгородского Евфимия. В это застойное время преобладали переводы, творчество практически не развивалось.
Литература 17-18 веков
В 17-18 веке главным литературным направлением была славяно-сербская школа. Язык этой школы — смесь русского, сербского народного и церковно-славянского языков. Большое влияние на эту школу оказала Россия, так как многие сербские священники уезжали туда учиться.
Из России сербские монахи привезли первые печатные книги. Главным писателем славяно-сербской школы был Иоанн Раич. Его произведение — «История разных славянских народов, наипаче болгар, хорватов и сербов» является первым более-менее достоверным источником о прошлом балканских народов.
Исторические произведения этой школы легли в основу большой работы основателя сербской словесности Вука Караджича. Его главным предшественником называют Досифея Обрадовича («Живот и приключения», «Советы здравого разума»).
Его тексты на 70% написаны на народном языке — впервые в сербской литературе.
Литература 19 века
Вук Караджич — главное литературное имя 19 века. Этот ученый был реформатором сербской литературы. Главными его достижениями были: употребление в литературе только народного языка, утверждение нового правописания — вуковицы, введение для сербской поэзии нового стихотворного размера.
Также Вук Караджич требовал от писателей знания народной жизни. Более 50 лет борьбы, и постулаты ученого стали основополагающими принципами сербской литературы. Его главные сочинения: «Сербская грамматика», «Сербский словарь», «Собрание сербских народных песен».
В это же время появляются первые сербские поэты: романтик Бранк Радичевич, поэт-историк Негош, лирик Йован Йованович Змай.
Змай признан величайшим поэтом 19 века. Наряду с поэзией он занимался переводами. Им переведены на сербский язык произведения Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Добролюбова.
Литература 20 века
В конце 19 — начале 20 века сербская литература достигает своего расцвета. Большой популярностью пользуются социальные произведения писателя Бранислава Нушича. Его комедии идут во всех театрах страны. В этот период преобладает реализм. После Первой мировой войны начинает развиваться направление — «новый модернизм».
Главный сербский поэт и писатель этого времени — Милош Црнянский. Во второй половине 20 века главным писателем-реалистом был Добрица Чосич, а модернистом — Радомир Константинович. Популярны в это время произведения военной тематики — Бранко Чопич и его роман «Прорыв», описывающий борьбу сербского народа с фашистами.
Авторами такого рода произведений были также Оскар Давичо и Эрих Кош. Первым лауреатом Нобелевской премии среди балканских авторов по литературе становится в 1961 году Иво Адрич за исторический роман — Мост на Дрине.
Известными сербскими писателями второй половины 20 века являются также Данила Киш, Борислав Пекич, Елена Димитривич, Милорад Павич.
| Народный язык победил, самобытность восторжествовала и такое явление как сербская литература получило широкую известность за пределами страны. Она предстала миру странной и сумбурной, а спустя десять лет стала классикой.
«Хазарский словарь» Милорада Павича переведен на 24 языка, комедии Бранислава Нушича идут и сейчас в театрах по всему земному шару. Горана Петровича — современного сербского писателя — читает и цитирует российская молодежь. Непростой путь, который прошла сербская литература, пробудил к ней интерес, дал толчок к развитию и привел в конце концов на вершину. |
Источник: https://www.serbja.ru/2017/01/serbskaya-literatura.html
Загрузка...
